В становлении Михаила Ларионова нет обычной, свойственной другим живописцам, постепенности. Он не двигался от ученика до мастера, не совершенствовался в технике из года в год, а сразу стал взрослым сформированным художником. Сразу стал маститым живописцем с уникальным взглядом на творчество. Его юношеские работы невозможно выявить, не зная даты написания картины.

Постепенности раскрытия собственного гения в Ларионове тоже нет. Он и в этом абсолютно хаотичен – от спонтанной смены направлений живописи, до исканий в сферах театра и скульптуры.

Подобно вихрю налетал он на очередной стиль, впитывал его, обогащался и шел дальше. Чтобы разбрасывать семена своих наработок, открытий и преломлений. Семена своего гения.

Писать о жизни и творчестве Ларионова очень легко. В том смысле, что это был человек светлый. Легкий и цельный. Он жил в тесной связи с природой, окружающей нас повсюду. Любил людей, деревню и глубинку. Чувствовал поток жизни и отдавался этому потоку всецело.

Но при всей своей легкости, Ларионов фигура абсолютна грандиозная. Его невозможно обойти. Любые попытки разобраться в русской культуре начала ХХ века обязательно упираются в его имя.

Ларионов – организатор или участник всех наиболее громких проектов того времени. Прекрасный живописец и дерзкий экспериментатор, тонкий график и яростный провокатор. А в годы сотрудничества с Дягилевым, Ларионов показал себя еще как художник-декоратор, либреттист и хореограф.

Хотя активной деятельностью в России он занимался немногим больше 10 лет и имел всего одну персональную выставку, Ларионова по праву считают отцом русского авангарда. Он выступил тем необходимым катализатором и показал опытный путь в обновлении творческого мышления не только в живописи, но и в других областях культуры. Недаром В.В. Маяковский говорил: «Мы все прошли школу Ларионова».

Влияние Ларионова испытали на себе Малевич, Филонов, Татлин, Хлебников, Фальк, Ле-Дантю, Шевченко, Чекрыгин и другие деятели авангарда. Наталья Гончарова, великая русская художница, сказала ему в письме: «…я очень хорошо знаю, что я твое произведение и что без тебя ничего бы не было».

Юность

Яркий творческий мир Ларионова берет свой исток в молдавском местечке Бендеры, недалеко от Тирасполя. Там Михаил Федорович родился 22 мая (3 июня) 1881 года в семье военного фельдшера. В этих жарких, знойных и необычайно пронзительных краях возрастал и формировался будущий мастер.

Тирасполь того времени был местом смешения многих племен, традиций и говоров. Обряды, языки и сказания сплелись в разноцветный ковер человеческой жизни. Такая пестрота для наблюдательного ребенка была незаменимым источником творческого вдохновения. Прекрасная природа, прогулки от рассвета до заката, дрожащий от жары воздух, сладость цветущих садов и базарный шум накрыли мальчика ослепительным и нескончаемым счастьем. Это чувство останется у Михаила Федоровича на долгие годы – каждое лето, пока он не уедет из России навсегда, он будет приезжать в родной Тирасполь. Пейзажное мышление возникнет у Ларионова тогда, в детстве.

В Москву семья переехала в 1893 году, и жизнь мальчика забурлила в бешеном темпе большого города. Окончив гимназию, Михаил поступил в Училище живописи, ваяния и зодчества (МУЖВиЗ), Он вошел в ослепительный и долгожданный мир творчества, где пробыл с 1898 по 1910 годы. Среди его учителей были прекрасные художники, мэтры – Левитан и Коровин. В училище он познакомился с Натальей Сергеевной Гончаровой, ставшей его подругой и музой на всю жизнь.

В 1898 году начал выходить журнал «Мир искусства» и Ларионов сразу же стал его преданным читателем. Тогда же он увлекся символизмом и пытался создавать эскизы к литературным произведениям и театральным постановкам. Этот опыт очень пригодился ему в будущем, во времена русских сезонов Дягилева.

Ларионов пылко воспринял идею группы «Мир искусства» о главенствующей роли искусства в жизни и пошел еще дальше, он провозгласил – «Жизнь для искусства».

1900 – 1906 гг. Импрессионистский период

В начале 1900-х годов Михаил Федорович находился в центре культурного дискурса. Он вошел в контакт со всеми значимыми направлениями и тусовками. Но определяющим стало его знакомство с художником Константином Коровиным. Последний познакомил Ларионова с французскими импрессионистами и помог увидеть их работы в собрании Сергея Ивановича Щукина.

Годы обучения в училище были для Михаила очень плодотворными – за первые пять лет он выполнил сотни набросков и акварелей, рисунков и эскизов. Ларионов работал не в академической манере, а искал свой путь, проходя по всем дорогам современных новомодных тенденций. В его стиле смешались символистские идеи мирискусстников и влияние Коровина, как первого русского импрессиониста.

В 1904 году на ученической выставке Ларионов показал серию пейзажей, запечатленных в разное время суток. Он явно подражал «Руанскому собору» Клода Моне, но делал это с другой целью. Если француз фокусировался на передаче света, то русский мастер хулиганил и специально принижал пафосные искания Моне. Ларионов просто веселился и смешивал «поэзию» с «прозой». Озорство, хулиганство и эпатаж станут для Михаила Федоровича частью его фирменного стиля.

На картине 1904 года «Пивной натюрморт» Ларионов демонстрирует и озорство и «приверженность традициям». Он применяет резкие диагональные мазки, напоминающие уже известного тогда Алексея Явленского. Простая, на первый взгляд, работа оставляет долгое послевкусие. Сочетание цветов, напоминающее ночное небо, сумеречное освещение, придающее картине загадочность. И, в духе Ларионова, абсолютная прозаичность предметов.

Некоторое время Ларионов работал в импрессионистической манере, но совершенно не стремился пополнить ряды этого модного течения. Он вообще никогда не входил в узкие рамки направлений и всегда изобретал новые формы.

Лучезарный мир произведений Михаила Федоровича насквозь пронизан русской национальной культурой, вскормлен гениями Левитана, Саврасова, Серова и Коровина, напитан экспериментами европейских коллег и имеет свой собственный уникальный почерк. Щепотка озорства в роскошное блюдо национальной кухни.

В 1906 году Ларионов выставлялся практически на всех крупных выставках Петербурга и Москвы, где имел большой успех – Третьяковская галерея приобрела картину «Весенний пейзаж» и Сергей Дягилев пригласил его поучаствовать в Выставке русского искусства, проходящей в Париже.

Но, конечно, понимания творчества Ларионова в массах не было. Некоторых он привлекал своим небанальным взглядом, поэтичностью и легкой радостью, вложенной в каждую работу. Другие с интересом рассматривали оригинального новатора, а третьи видели в нем грубого кривляку и безвкусного циника.

Но за маской балагура и шута прятался очень эрудированный человек. Он обладал обширными знаниями в области истории культуры, театра, литературы, балета и, естественно, в изобразительном искусстве.

Ларионов был очень разным, но в отличие от многих своих коллег он никогда не был серьезным. Он был легок и широк. Его взгляд двигался в беспредельность, в манящие просторы вечного пространства. Ларионова не интересовала конкретика, его интуиция была далека от реалистических описаний окружающего мира и пребывала за границами времени. И хотя Ларионов сам был человеком не мистического склада, он часто говорил о вневременном характере живописи.

1907 – 1911 гг. Синтетический период

Знакомство с Давидом Бурлюком в 1907 году придало новый импульс творческим исканиям Михаила Федоровича. Совместно они организовали выставку «Стефанос», ставшую первым смотром сил нового русского авангарда и вызвавшую бурную критику.

Ларионов тем временем движется в сторону неопримитивизма и начинает осмыслять зарождающуюся тенденцию «ухода от предмета». Он действует в своей манере – изучает, анализирует и выплескивает на холсты свой взгляд и свое высказывание.

Неопримитивизм стал первым открытием зарождающегося русского авангарда и вышел из переосмысления лубка и иконы. В новом течении Ларионов демонстрировал отказ от подражания западной традиции, в частности примитивам Гогена, и резкий уход от классических догм живописи.

Впервые свои примитивистские работы Ларионов показал в 1909 году на выставке «Золотое руно».

Грубость сюжетов, нарочитая небрежность, явное издевательство и пародия на «высокое искусство» совсем не понравились публике. Именно тогда обозначился резкий разрыв в понимании эстетики между творцом и зрителем. Возникла совсем новая для России ситуация в искусстве. Художники стали работать без оглядки на зрителя. Зародился русский авангард.

Как и большинство авангардистов, Ларионов придерживался левых взглядов. Возможно поэтому в его работах так много представителей рабочих профессий. Да и сам он, часто нуждаясь в деньгах, подрабатывал на низкооплачиваемых работах. В картины Ларионов вкладывал и свой опыт, и тонкие наблюдения за окружающим миром и прозрения, свойственные гению.

Михаил Федорович одним из первых заметил огромную пропасть между реальной жизнью и респектабельным искусством. Он понял, что необходим новый язык для обновления живописи. Жизнь, с ее кабаками, трактирами, безработными и обездоленными, нужно было впустить в искусство. Новые ценности должны были отображаться на холстах.

Уникальность Ларионова в том, что он с одной стороны говорил на обманчиво простом, «детском» языке, понятным каждому, но с другой стороны представлял сложную работу с глубочайшим смыслом.

В 1910 году Ларионов вместе с Ильей Машковым, Аристархом Лентуловым и Петром Кончаловским организовал выставку «Бубновый валет». О реакции публики на это событие Казимир Малевич писал в автобиографии – «выставка была подобна взрыву сильного вулкана».

Критика не приняла «Бубнового валета». На художников обрушился шквал негативных публикаций. Самым безобидным был отзыв Максимилиана Волошина. О Ларионове он отозвался очень тактично: «Что он очень талантлив это бесспорно, но в его талантливости есть что-то весело-дурацкое. Стоит только посмотреть на его солдата».

Через год Ларионов с Гончаровой создали объединение художников «Ослиный хвост». К ним присоединились Казимир Малевич, Кирилл Зданевич, Михаил Ле-Дантю, Александр Шевченко и другие. Целью группы была русская живопись без оглядки на европейские течения.

В 1912 была организована выставка «Ослиный хвост», где кроме работ художников группы выставлялись рисунки детей и произведения маляров. Жизнь стремительно входила в искусство, а искусство теряло свою элитарность. К чему, собственно, и стремились авангардисты.

Последней яркой вспышкой примитива в творчестве Ларионова стал цикл «Времена года». В нем художник объединил детский рисунок и архаику, но пошел еще дальше – создал второе символическое дно, пространство смыслов, где фигуры-знаки и криптограммы слагаются в стихотворения, состоящие из образов.

1912 – 1913 гг. Лучизм

Выставкой «Мишень» в 1913 году закончился примитивистский период творчества Ларионова и начался период лучизма. Об этом художник заявил в каталоге к выставке. Дальнейшее развитие новая концепция получила в манифесте «Лучисты и будущники», который подписали кроме Михаила Федоровича еще десять человек – бывшие «ослинохвостовцы» и молодая поросль авангардистов.

В манифесте присутствует два определения лучизма:

В лучизме Ларионов видел не только уход от стандартного изображения предметов, но и от новых течений, таких как кубизм, фовизм и постимпрессионизм. Он смотрел в глубь природы зрения. Ведь если глаз человека видит не предметы, а отраженные от них лучи, то и изображать нужно лучи, а не предметы. Задача же художника состоит в том, чтобы выделить желаемые лучи из хаоса отраженных.

Ларионов говорил, что всякая картина представляет собой цветную поверхность, фактуру и ощущение, возникающее при слиянии этих составляющих. Предметы или их отсутствие не имеют никакого значения при таком подходе. Наличие предметов – просто дань устоявшимся привычкам, и если они исчезнут, ничто не будет отвлекать зрителя от созерцания чистой живописи.

Самой зрелой лучистской работой Ларионова было «Стекло». Расходящиеся лучи, смазывающие очертания предметов составляют содержание картины. Ларионов называл это суммой отраженных от предмета лучей. Стекло представлено зрителю в своем универсальном виде – изображена сама хрупкость, острота, прозрачность и звонкость. То, что составляло суть стекла, обрело бытие.

Лучистские картины Ларионова и его соратников получили большое признание на выставке в Париже. Благодаря этому Михаил Федорович стал известным в среде европейской творческой элиты и близко познакомился с Жаном Кокто, Пабло Пикассо и Гийомом Аполлинером. Это было время расцвета творческого потенциала Ларионова, но Первая Мировая война внесла свои коррективы в жизнь мастера.

Русские сезоны Дягилева

В 1914 году Ларионов вернулся на родину – была объявлена мобилизация, и его призвали на фронт. Провоевав около года, Михаил Федорович получил серьезное ранение и был контужен. После лечения в военном госпитале он вернулся в Париж и неожиданно для всех ворвался в мир балета – Сергей Дягилев пригласил его заниматься декорациями для своих спектаклей.

Дягилев всегда восхищал Ларионова, привлекал многогранностью интересов и фантастическим умением реализации самых амбициозных планов. Их сотрудничество продолжалось долгие годы и открыло в Ларионове бесконечные запасы творческой энергии. Он погрузился с головой в работу над спектаклями, был декоратором, сценографом и даже хореографом.

Революцию 1917 года Ларионов встретил в Париже и решил остаться здесь навсегда. Больше он никогда не возвращался на родину, что стало самой большой трагедией его жизни. Ларионов и Гончарова поселились на улице Жака Калло и прожили по этому адресу до конца жизни.

Парижский период

Позднее творчество мастера заметно отличается от русского периода. Ларионов стал более спокойным и цельным. И хотя он продолжал эксперименты в области беспредметного искусства, общий пафос поисков смягчился. Михаил Федорович отошел от лучизма и вернулся к жанровым работам, натюрмортам и графике. Много времени стал уделять литературе – работал над мемуарами и статьями по искусству.

Что-то незаметное, но очень важное, то, что отличало Ларионова от других, навсегда исчезло из его творчества. Ушло изобретательство и общественный вызов, революционность и нонконформизм. Художник перестал верить в абсолютную ценность нового.

Одновременно с этим Ларионова ужасает проникнувшая в искусство коммерция, изменившая правила игры. Выгодное вложение стало заменять эстетический вкус. Про одного такого дельца Михаил Федорович писал:

Ларионов начинал деятельность тогда, когда интерес к искусству в России был огромен. Художник чувствовал востребованность и ощущал себя нужным обществу. Совсем другую обстановку он застал на западе во время экономического спада. Народ не ломился в театры и выставочные залы. В воздухе разлилось тотальное равнодушие, убивающее желание творить. К этому можно добавить и сильную материальную нужду. Ларионов продолжал быть энергичным, но его внутренний мир переживал изменения, что, несомненно, отражалось в творчестве.

На западе Ларионов так и остался недостаточно проясненным, не раскрытым в полном объеме. В этом он схож с русскими поэтами и оказался «непереводим». Западному человеку трудно принять в одном человеке столь несочетаемые свойства: энциклопедические знания, тонкое понимание предмета, четкую расстановку мелочей, пытливую скрупулезность, ищущую самые мелкие детали, и в то же время – разнузданность, эпатаж, зубоскальство и откровенное хулиганство.

Для развития искусства Михаил Федорович дал очень много. Его опыты с примитивами открыли новый путь для авангардных художников. Его лучизм вызвал массовые подражания, поиски и эксперименты.

Ларионов мечтал о «Жизни для искусства», об искусстве как молитве. Но не в смысле самоотречения и серьезного всматривания в глубины, а в смысле радостного созерцания, карнавального смеха и шутовской игры. Таким он остался для русского авангарда.

Еще одна статья о Михаиле Ларионове на нашем сайте.