На пороге Вечности

На пороге вечности

Сплетенье дел спугнуло благодать
И пятна слякоти покой заполонили
Проходят дни, мечты, утраты, мили
Растаял смысл — приходится блуждать.

Выискивать губами жадно снег
Искать случайные порывы, всплески чуда
Бежать в свое ничтожество, покуда
Дух времени расшатывает век.

Разруха света, воздуха куски
На нас обрушились реальностью дурною
Земля закуталась, а сверху — над страною
Летают души полные тоски.

Стремящиеся к солнцу — улеглись
Забылись ищущие вечного покоя
Чуть плача или оглушенно воя
Несчастные как всполохи сплелись.

Споткнулись мы, наброшена узда,
Соблазны плоти настоящее пленили
Вскипают страхи, душу жгут в горниле
Постылых дней, которых навсегда.

Из Питера в Старую Руссу

Дождливый Питер. Мосты пронзили
Невы пространство. Но Дворцовый
Прижал как спудом и засквозили
Мои раздумья о жизни новой.

Мои задумки, расправив руки
Стремятся к свету, ищут места
Чтоб не увязнуть в пространстве муки
В подлунном мире. Где боль — невеста.

Где трудно, дерзко и невозможно
Обресть свободу. Ввысь за Богом.
В дурацких трендах и ничтожных
Запросах, грезах и диалогах.

Нева несется. Смотря на воду,
Я череп лысый ладонью вытер.
Хочу молитвы я и свободы
Поеду в Руссу,
До встречи, Питер..

Мост кентавров

Четыре кентавра услышали смех —
Это нимфа смеялась в ночи.
Как молнии бьют того смеха лучи,
Ослепляют услышавших всех.

Воспряли кентавры, почувствовав ту,
О которой их слезы текли,
А грёзы неистово, страстно влекли
Осязать, осмыслять чистоту…

Они вспоминали, как очень давно
В Элевсин они с Вакхом вошли,
Молились в ротондах священной земли
И вкушали там хлеб и вино.

К прекраснейшим нимфам, святым и благим
Они льнули, запреты круша,
А в небо восторженно и не спеша
Возносился орфический гимн.

Была там и нимфа, которая их
Научила объять небеса,
Она их пьянила в дремучих лесах
И любила как братьев своих.

Та нимфа с кошачьей была головой,
А Египет её был отец.
Тиара её переходит в венец,
Весь пронизанный желтой листвой.

Прекрасные очи, светлее чем нимб,
Беспредельная верность богам,
А взор её там, где всегда к небесам
Возвышается вечный Олимп…

Но что-то случилось потом на земле,
Пошатнулись основы добра.
Богам и героям настала пора
Раствориться в забвения мгле.

Забылись познанье, величие, честь,
Гесиод, Эмпедокл и Гомер.
Наполнили души лохмотья химер,
Лицемерие, низость и лесть.

Остались осколки творений, идей,
Чернота в глубину облеклась.
И в адском величии ввысь вознеслась
Пустота одномерных людей.

Десятки веков кентавры стоят,
Ожидая лишь гласа с небес,
Желая познать простоту тех словес
В окружении нимф и наяд.

В мечтаниях тайных пытаясь порвать
Паутины, что Мойры плетут,
Избавив от страха и времени пут
Только тех, кто готов восставать…

Вдруг вышла та нимфа, в руках козодой
Шевелит оперением крыл.
В отчаяньи старый кентавр застыл,
В ликованьи застыл молодой…

. . .

В потертом блокноте написаны новые строки,
Сокрытое в сердце они не дают мне забыть.
Явились, забрезжили дивных видений истоки
И нечто волшебное на́чало заново быть.

Те строки расскажут о долгом моем нетерпеньи,
О поиске трудном того, что никак не найти —
О Боге, о смерти, о времени и о сомненьи,
Оно как тропический дождь разлилось на пути.

Вокруг закружились созвучия и отголоски,
И словно растенья опутали призрачный миг.
Их веточки тонки, а листья воздушны, неброски,
Являют они то чудесное, что я постиг.

И это видение длится почти бесконечно,
Оно облекает сознание в плотную сень.
О Боге, о смерти, о времени и о конечном
Познании нашем, ничтожном как зыбкая тень.

Вдруг муза склонилась, накрывши меня омофором,
Прильнула к душе и раскрыла извивы строки.
А я испугался, читая творенье в котором
Возникли как звезды в ночи все мои тайники.

Устали глаза, их прикрыли опухшие вежды,
Мне стало понятно всё то, что понять нелегко.
О Боге, о смерти, о времени и о надежде
На милость Господню и на снисхожденье Его.

Читаю Михаила Кузмина

Читаю Михаила Кузмина,
Я Михаила Кузмина читаю.
И в сеть его, которая полна
Других людей, мгновенно попадаю.

Веду я с ним интимный разговор,
Я Михаила Кузмина читаю.
Люблю его прелестный милый вздор,
Страницы как сокровище листаю.

Читаю Михаила Кузмина,
Вживаюсь в смыслы строк его нетленных —
В поджаренную булку и вина
Бокал в прохладе слов хитросплетенных.

Про то, какими были пять сестер
Я Михаила Кузмина читаю.
Он мысль витиеватую простер
От самого Египта до Китаю.

Читаю Михаила Кузмина,
Я вижу лист, и цвет, и ветку,
И почку, что сама заключена
В его мечты изящную конфетку.

Я не вкушал подобного давно,
Я Михаила Кузмина читаю.
Дух бродит как старинное вино,
Как вкус Chablis вокруг всего витает.

Читаю Михаила Кузмина
И души неодушевленных чаю,
Поволжье, скит, седая старина,
Два бублика, две чашки, чайник чаю.

Сквозь строки в меня входит тишина —
Я Михаила Кузмина читаю.
Безмолвием, струящимся из сна,
Свой мир, свою судьбу я напитаю.

И в легкости сокрыта глубина,
И в глубине мелодия простая.
Читаю Михаила Кузмина,
Я Михаила Кузмина читаю.

. . .

Я плюнул вниз, с Дворцового моста,
Нева впитала этот сгусток влаги,
Вобрав в себя плоды моей отваги,
Запечатлев печатию уста.

Стоял я долго, мост тихонько плыл.
Вокруг был мир, вобрать меня готовый,
Чтоб растворить в себе мои основы —
Мой дух, мою традицию, мой пыл.

А я мечтал, я думал превозмочь,
Чтоб мой полет прорвался через клети
Пустых идей, забот, стенаний сети,
И осветил огнем познанья ночь.

Но всё уж было, был и этот мост,
И люди, что помыслили о Вечном.
Их всех пожрал, живущий бесконечно,
Великий змей, кусающий свой хвост.

Плач Эсмеральды

В день когда Нотр-Дам горел…

Огнем разрушается связь —
Линии передачи.
Дух, как глубинная вязь,
Будет теперь утрачен.

Дух, как последний приют
Исчезнет — он дышит, где хочет,
А небеса вопиют
Молниями пророчеств.

Огнь ворвется в алтарь,
Ветр его приумножит.
Бей языком, звонарь,
Грешных прости нас, Боже!

Воздуху надобно нам,
Зрения, слуха и боли.
Видеть пылающий храм
Невыносимо боле.

Господи, даруй суть,
Выдерни нас из чуши.
Рядом. Вплотную. Будь
Шелестом тихим в уши.

Слезы промоют взор,
Боль растолкает спящих,
И вознесется хор
Плачущих и молящих.

Плачьте все те, кто жив —
Барды, пииты и скальды.
Горем своим оглуши,
Плачь и танцуй, Эсмеральда…

Тишина

Приехал я в город, которого нету на карте,
Сказал ему – здравствуй, пусти пришлеца ненадолго.
Когда это было, не помню, по-моему в марте,
Какая река там, не знаю, но может быть Волга.

И долгие дни я прожил там в блаженном покое,
Я переосмыслил всё то, что мне ведомо было.
Читая страницы, следил за изящной строкою,
И так, незаметно, меня тишиною накрыло.

Я жил там один, открывая всё новые грани,
В себе, в своих грёзах, врачуя себя, исцеляя.
Сомкнувши уста, находясь в тишине как в тумане,
Сокровище, в сердце сокрытое, обожествляя.

В те дни осознал я похожесть свою с дуновеньем,
Изгнав из себя суету и вражду тишиною.
Почувствовал я, что свобода приходит с гореньем,
С горением жизни теперь бесконечно иною.

Я стал обновленным, я стал совершенно свободным,
Влекомый сиянием всполохов тихого рая.
Загадочным, цельным я стал и слегка сумасбродным
Для смерти живя, а для жизни земной умирая.

Прощай дивный город, с которым мы вместе взгорели,
Воспряли, взыграли, зажглись, воспылав без остатка.
Когда это было, не помню, похоже, в апреле,
Какая река там, не знаю, но может быть Вятка.

Музыка

Посвящается Леону Блуа

Ударили литавры по вискам
Захохотали вдруг виолончели,
Раскачивая дерзкие качели
Даря свободу трепетным смычкам.

Рога трубят и слышен дикий вой
Причуды плоти душу рвут на части.
В безумном танце ярости и страсти
Вдруг задрожал изгиб трубы кривой.

Раскалывает музыка меня
В ушах звучит тугих басов рыданье,
Колышет воздух страшное преданье —
Тот не спасется, мало в ком огня.

Скребут альты и скрипки голосят
Рояль стучит, октавами пророчит,
Как будто мне промолвить грозно хочет —
Спасутся те, которые вкусят:

Бессчетные страданья, нищету,
Познавшего как вопиют валторны.
Бьют барабаны, завывают горны,
Увидевшего сладостей тщету.

Играет музыка, плетет в душе узор
Ликуют флейты, радуясь надменно
И бьют литавры вновь попеременно
И восклицает громогласный хор.

Глаза Гутруны

Мне всех милей глаза Гутруны
её печали.
Нас сблизили слепые руны
и обвенчали.
Я к ней пришёл из тёмных басен,
из беспокойства.
Мой прежний мир он был опасен,
лихого свойства.
Мои сомненья вихри ветры,
они глубинны.
Приобретений километры
из серой глины.
Мои восторги лёгки вздорны,
лесные листья.
Их медленно сплетали норны
из светлых истин.
Из ткани снов восторгов песен
слов легендарных,
Из лета осени зимы и весен
не календарных.
Я шёл к Гутруне тёмным лесом,
не уставая.
За мной гналась четвёрка бесов
и волчья стая.
Они отстали, я к Гутруне
пришёл под взоры.
Сегодня тихо, накануне
здесь пели хоры.
Связали нас слепые руны
и их беспечность.
Мне всех милей глаза Гутруны
порталы в Вечность.

. . .

Шея болит от стояния
С задранной головой,
Мистика Предстояния
Выпорхнула совой.

Логика отчуждения
Гонит беднягу прочь.
Духа Святаго схождение
Приостановит ночь.

Бессобытийное бывшее
Давит своею тщетой —
Скука, под сердцем нывшая,
Полная пустотой.

Хитрое царство количества
Тварям мечту даёт,
Прервано грубо девичество
И установлен гнёт.

Надобно сосредоточиться,
Надобно воздуху всем,
Чтобы не кособочиться,
Мучиться бытием.

Воздуху полные лёгкие,
вдох и последний рывок.
Чувствовать души лёгкими
Там где нас встретит Бог.

. . .

Кем не владеет Бог, владеет рок,
Сказала Зинаида Николавна.
А в чаще леса мой единорог
Забил копытами скучающего фавна.

И не сказать, что фавн не верил, нет —
Он свято чтил традицию и мифы.
Но он отвлëкся, он смотрел вослед
Двум нимфам, что снимали свои лифы…

. . .

Мычу, немея,
Дух в пустоте.
Слова пигмея
Послушайте.

С унылой рожей
В сплошной тоске,
Я стал похожий
На РюноскЭ.
Акутагаву,
И в скорбный лик
Я лью отраву
Великих книг.

Давлюсь клетушкой
Своей души.
Меня б подушкой
Кто б задушил.