Я бродил по улочкам Сергиева Посада, вдыхал его воздух, слушал звон колоколов и церковное пение. Я вбирал в себя вибрации этого маленького, тихого и уютного городка. Я представлял себе, как жили здесь сто лет назад удивительные люди. Люди веры, поиска и созерцания. Люди размышлений и рефлексий. Известные и неизвестные писатели и философы.
Некоторым из них выпала судьба жить в суровые годы смены парадигмы, когда безбожный мир сменился богоборческим. Когда одно только исповедование веры стало смертельно опасным. Когда, как и сейчас, рассыпалась реальность. Когда зарождался Советский Союз – самое ужасное и самое прекрасное государство одновременно.
Сергиев Посад уникален. Он был создан Лаврой, напитан Лаврой и живёт Лаврой. Здесь всегда много паломников, много странных личностей. На улицах можно встретить людей святых, а можно психически нездоровых. Магнит Лавры притягивает к себе богоискателей, духовидцев и простых путников. Здесь жили и живут уникальные люди. О некоторых из них и будет мой дальнейший небольшой рассказ.
«Счастье – когда имеешь паузу в общей спешке, когда все торопятся».
Яков Друскин
Читая труды Леонтьева, я всегда чувствую глубочайшую бездну, отделяющую конец девятнадцатого века от современного времени. И это бездна – век двадцатый. Всё настолько изменилось, что многие размышления Константина Николаевича выглядят наивными. Он даже в уме не мог предположить, каких монстров явит человечество из своего больного сознания. Какие девиации повылезают из людей, живущих в сытости и получивших всеобщее образование.
Константин Николаевич многое предсказал, многое предвидел. Это был настоящий эстет, человек весьма оригинальных взглядов. Для него, например, было весьма значимо героическое начало в человеке.
Неуслышанный особо при жизни, Леонтьев вновь стал актуальным в начале ХХ века, на самом гребне Серебряного века. Его читали и поэты, и философы, и богословы. Все те, кто уже вкусил терпких плодов философии Ницше. Леонтьева сразу прозвали ницшеанцем до Ницше, и приняли за своего символисты, декаденты и нигилисты.
Константин Николаевич был одним из тех немногих, кто уже тогда, за десятки лет до знаменитой книги Шпенглера, говорил об упадке западной цивилизации. Да и России, тогда могущественной и незыблемой, он предрёк быстрое разрушение. Над ним весело потешались и славянофилы, и западники, а потом все они были снесены и развеяны очередным мороком, окутавшим страну.
Интересно, что Константин Леонтьев определял возраст России от Куликовской битвы и от действий преподобного Сергия Радонежского по объединению Руси. Сергиев Посад для Леонтьева был началом страны. И Сергиев Посад же стал него концом собственной жизни. Об этом я написал в предыдущей статье.
Но главное в Леонтьеве то, что он совершил в своей жизни мощный религиозный прорыв – в сорок лет принял решение стать монахом, бросил престижную дипломатическую службу и уехал на Афон. Монахом он тогда не стал, но жизнь переменил кардинально.
В своё время я читал художественную прозу Леонтьева и помню отчётливо настрой его текстов. Очень спокойное, медитативное повествование с неожиданными вкраплениями «ночного» дионисийского духа. Есть такой отдельный жанр – проза философов. Например, «Дороги свободы» и «Тошнота» Сартра, «Ослепление» Канетти, «Христос и Антихрист» Мережковского, «Хулиганы» Элиаде, «Святой Мануэль» Унамуно и, конечно, «Заратустра» Ницше. Такие произведения отличает необычайная густота текста, высочайшая эрудиция и обязательное наличие глубокой идеи.
Также и с Леонтьевым. Его художественная проза – это и исторические зарисовки, и интеллектуальные игры, и философские упражнения. Особенно хорош роман «Одиссей Полихрониадес», входящий в цикл «Из жизни христиан в Турции». Яркое полотно из восточной жизни, совмещающее в себе античную и христианскую традиции, отменно приправленное акварелью византийской символики и святоотеческого наследия. Другие романы, на которые стоит обратить внимание это «Египетский голубь» и «В своём краю».
Питерское издательство «Владимир Даль», начиная с 2000 года, издаёт собрание сочинений Леонтьева. Вышло уже около двадцати томов. Художественные произведения расположены в первых пяти томах. Собрание есть в продаже, но оно чрезвычайно дорогое.
Отца Павла Флоренского часто называют «русский Леонардо». Это верно, только если смотреть поверхностно. Да, он объединял в себе математика, богослова, физика, философа, поэта и искусствоведа. Но Леонардо, как один из титанов Возрождения, целенаправленно уничтожал богоцентричный мир, а отец Павел созидал его. Леонардо отбросил мистику в пользу науки, а Флоренский науку пытался соединить с мистикой.
К отцу Павлу всегда относились настороженно. Православные критиковали его оккультные интересы, а оккультисты не воспринимали всерьёз из-за священнического сана. Он оказался чужим для всех. И именно этим он интересен. Он честно искал свой, уникальный Путь, не подверженный основным духовным трендам.
«Оккультизм» Флоренского тоже интерпретируют вульгарно и примитивно – мол, священник, в поисках знания заигрывал с дьяволом. Но так происходит всегда – всё, что не вписывается в мировоззрение простых прихожан, принято относить к бесовским штучкам. С этим ничего невозможно поделать.
Но отец Павел просто смотрел на мир значительно глубже и поэтому видел дальше. Он говорил, что нужно уметь распознавать иную реальность сквозь морок настоящего. Современную же культуру считал прямым продолжением ложных идей ренессанса и называл «самоотравлением». Идеал он видел в заново понятом Средневековье.
А «оккультным» Флоренский называл сокрытое Нечто в обычных вещах. А сокрыто оно не потому что «его охраняют демоны», а из-за грандиозной многослойности мира. Флоренский предлагал заниматься расшифровкой Сокрытого, отбросив, навязанные деятелями Возрождения, стереотипы.
Издательство «Академический проект» уже несколько лет издаёт труды отца Павла. Издано много книг – чудесные искусствоведческие работы «История и философия искусства» (именно там известная книга Флоренского об иконописи), глубочайшие дневниковые записи «Из моей жизни», двухтомник о метафизике «У водоразделов мысли» и главный труд «Столп и утверждение Истины».
В Сергиевом Посаде отец Павел жил на улице Пионерской, 19. Сейчас там располагается музей.
Василий Васильевич Розанов – мыслитель настолько оригинальный, что ему трудно найти место в ряду русских философов. Он, возможно, и вовсе не философ. Да это и не так важно. Важно то, что он предельно ясно и точно высказывался на практически любые темы, от православия до иудаизма и от терроризма до вопросов пола. Статьи его легки, остроумны и глубоки. Писал он эффектно, быстро и во всех направлениях. Мог одновременно работать над философским эссе для солидного журнала и писать фельетон в дешёвую газету. Мог сегодня хвалить что-то, а завтра это же ругать. Сегодня возносить, а завтра демонизировать. За что и обвинялся в непостоянстве мнения. Хотя он был единственным, кто никогда не менял своего мнения относительно Истины.
Он мог философствовать шутя, но мог и серьёзно шутить. Мог искренне грустить, даже плакать и писать исповедальные тексты, в коих обнажал себя настолько, что становилось неудобно их читать. Поэтому его и называли юродивым, порнографом и срамником.
Василь Василич не имел ни знатного происхождения, ни связей, ни шикарного образования, он именно «сделал себя сам» в полном смысле этого выражения. Выходец из низов, Розанов лучше и полнее чувствовал русскую историю и атмосферу народной жизни. Для высоколобых интеллектуалов он казался чудаковатым болтуном, но, как позже оказалось, болтал он исключительно точно, чётко и своевременно.
На формирование Розанова сильно повлияли Достоевский, Леонтьев и символистское окружение. Фёдору Михайловичу Розанов посвятил книгу «Легенда о Великом Инквизиторе», где первым обозначил Достоевского не как писателя, а как философа. С Леонтьевым Розанов многие годы переписывался и унаследовал от него консерватизм, эстетизм и некоторый нигилизм, особенно проявившийся в отношении европейской культуры. Личное знакомство с корифеями русского символизма помогло Розанову обрести более универсальный взгляд на религию, культуру и историю.
Его манера говорить мне очень симпатична – неторопливое осмысление чего-либо со всех сторон, высказывание разных, порой противоположных, мнений на событие. Он никогда не становился в крайние позиции, не принимал ничью сторону, а парил над схваткой и занимал такое положение, откуда могут быть видны истоки происходящего. И смотрел только в центр, в корень, в суть.
Читать его книги можно с любого места, подряд или через страницу, как угодно. В любой теме, в любом явлении он всегда доходит до главного, и так, невзначай, приносит это главное на блюдечке, даёт увидеть, потрогать, осмыслить. Бывает, пишет о каких-то банальных вещах, но всё равно, вытащит нечто, что раньше совершенно не приходило на ум. И тогда происходит новое, более глубокое понимание ясного вроде бы вопроса.
Начать знакомство с Розановым лучше всего с «Опавших листьев» и книги «Апокалипсис нашего времени». Это короткие, ёмкие и оригинальные высказывания на разные темы. Они затягивают и приглашают к долгим раздумьям.
А прекрасным введением в творчество Розанова может стать «Бесконечный тупик» Дмитрия Евгеньевича Галковского. Эта книга и сама по себе чудный философский текст, а для любителей Розанова вообще сокровище.
Дом Розанова в Сергиевом Посаде сохранился до сих пор и находится на Полевой улице, дом 1.
К сожалению, сейчас совершенно забытый русский писатель, священник, богослов, искусствовед, этнограф и педагог. Дурылин долгое время прожил в Сергиевом Посаде, в доме Олсуфьевых, на Валовой улице, 8. Красивый, старинный дом существует и в наше время.
Сергей Николаевич прошёл тюрьму и ссылки, голод и бедность, но всегда оставался мягким, деликатным и весёлым человеком. Он, не закончивший даже гимназии, в конце жизни получил степень доктора филологических наук и всю жизнь поражал современников энциклопедическими знаниями и обширностью интересов. Сергей Николаевич написал множество чудесных эссе и рассказов, а также прекрасные исследования о Вагнере, Врубеле, Лермонтове, Нестерове, Лескове, Гаршине, Леонтьеве, Розанове. Все его книги – родники с чистой и прозрачной водой, дающие умиротворение, радость и тишину.
Но есть среди книг Дурылина одна, самая для меня главная – это сборник воспоминаний и размышлений «В своём углу». Не путать с другой отличной его книгой «В родном углу». «В своём углу» – это 900 страниц прекрасного, изысканного и умного текста, стилистически напоминающего «Опавшие листья» Розанова. Сборник издали лишь однажды, в 2006 году, к 120-летию автора. Поэтому книга стала библиографической редкостью, но найти её можно. Эти воспоминания будут полезны читателям, интересующимся Серебряным веком. В книге нет «быта», нет «обычной жизни», а есть духовный поиск автора и его знакомых – практически всех корифеев русской словесности, философии и богословия той эпохи.
Ещё, Сергей Николаевич – один из активных участников русского религиозного возрождения, друг Бердяева, Эрна, Флоренского, Волошина, Белого и Розанова. Он был вхож во все закоулки русской религиозной и интеллектуальной жизни своего времени.
Но мне он интересен не этим, а печальным примером мятущейся души. Сергей Николаевич был очень талантлив, и это ему мешало. Долго не решаясь порвать с миром искусства, он всё же принял духовный сан. Но как потом оказалось, это были для него «бремена неудобоносимые». В итоге, он ушёл из священства, и рана отречения не заживала до конца его жизни.
Пример Дурылина очень важен и показывает, что у интеллектуалов и людей творческих есть большие препятствия на Пути к Истине – собственный талант и безграничная любовь к искусству.
В своих дневниках Сергей Николаевич, с присущей ему честностью, близкой к исповедальной, признавался в существовании внутренней раздвоенности, столь знакомой многим разносторонним людям, выбравшим Путь религиозный. Это одновременная жажда Пути и привязанность к творческим взлётам человеческого гения.
Сергей Николаевич говорил, что на одной книжной полке одновременно не могут стоять Пушкин и Макарий Великий, а сам с грустью думал – что же он теперь будет делать без Эдгара По, Еврипида и Рафаэля. Без Пушкина и Лермонтова. Без Большого театра и Ницше.
Он сам любил и часто цитировал строфу из стихотворения «Узел» Зинаиды Гиппиус:
Покой и тишь во мне.
Я волей круг мой сузил.
Но плачу я во сне,
Когда слабеет узел…
Мне думается, что человеку, вставшему на Путь поиска Истины, нужно не разделять жизнь на «до и после» или на «мир и Церковь», а интуитивно брать со всех проявлений человеческого духа полезное и важное для Пути. Возможно, кому-то Пушкин действительно даст больше, чем Макарий Великий. А Эдгар По и Артюр Рембо скорее откроют дверь в метафизику, чем проповедь модного священника или богослова. Важно сосредоточится на самом Пути, и тогда он, став главной жизненной доминантой, сам выберет в окружающей реальности нужное и укрепляющее его.
В конце тридцатых годов ХХ века, после второй ссылки, в Загорске (так в советское время назывался Сергиев Посад), на Парковой улице, дом 6, поселился скромный писатель Сергей Иосифович Фудель. Его называют сокровенным писателем. Я бы добавил – сокровеннейший. Из всех религиозных писателей Фудель для меня самый близкий и самый важный.
Сергей Иосифович – сын священника, православный подвижник. Его жизнь была чрезвычайно трудной и, с мирской точки зрения, беспросветной. Он претерпел страдания за веру, был трижды осуждён, десятилетия провёл в тюрьмах и лагерях. Но, что интересно, он нигде не пишет о безбожной власти, о несовершенстве мира и о чём-то подобном. Его интересовал только Путь к Богу и Истине. И писал он только об этом.
Фудель дружил с некоторыми из тех, кого впоследствии канонизируют. Это мученики, подвижники и свидетели Истины. Он знал их дыхание, слышал их голос и помнил интонацию. А в своих чудных книгах он пытался передать нам отблеск тепла и света, оставшийся в его памяти от общения с друзьями. Он сохранил для нас частичку благодати.
Очень интересны воспоминания Сергея Иосифовича о подпольных литургиях в тюрьме, на этапе, в катакомбной Церкви и в потаённых храмах. Как служили по памяти, как служили в одиночку, как в отсутствии вина для Причастия использовали клюквенный сок. Как зеки помогали друг другу в невыносимых условиях. Как хранили веру.
Воспоминания Фуделя – это глубокий и честный разговор о Церкви и о церкви. Его тексты напоминают слова мудреца и учителя. Он подсказывает, предупреждает и оберегает. И, самое главное, постоянно ставит вопрос о «тёмном двойнике» церкви – страшном духе обмирщения, постоянно витающем внутри церковной ограды. Тема крайне редкая в православной литературе.
В 2001 году издательство «Русский путь» выпустило собрание сочинений Сергея Иосифовича в трёх томах. Это прекрасное издание сейчас купить невозможно. В собрании особо интересен первый том, где собраны письма Сергея Иосифовича – бесценное сокровище для практикующих христиан. Позже «Русский путь» выпустило отдельные труды Фуделя, но письма, увы, так и не переизданы. Я настоятельно рекомендую книги воспоминаний «У стен Церкви», «Воспоминания», «Моим детям и друзьям» и монументальное исследование «Путь отцов». Данные труды невелики, глубоки и спокойны. Именно они могут стать важным предисловием перед вхождением во Врата Церкви.
В парке «Скитские пруды», что в двух километрах от Лавры, есть скромный памятник Михаилу Михайловичу Пришвину, прожившему в Сергиевом Посаде 11 лет, с 1926 по 1937 годы. Недалеко от памятника на улице Вифанской, 81, сохранился дом, где жил писатель.
Михал Михалыч – человек значительно более интересный, чем о нём принято думать. Судьба Пришвина, полная неожиданных кульбитов, переживаний и невзгод, привела его к необычайно важным прозрениям в долгих поисках Истины. Всю свою жизнь и творчество он посвятил осмыслению проявлений промысла Божия в жизни отдельного человека.
С самого раннего детства Михал Михалыч находился в жёсткой оппозиции к социальному устроению окружающего его мира. Во время учёбы в гимназии, в Ельце, его учителем географии был В.В. Розанов – да, да, тот самый. На четвёртом году обучения они крепко повздорили, и Розанов выгнал Пришвина из школы за «дерзость учителю».
В молодости Михал Михалыч полгода отсидел в одиночной камере за связь с социал-демократической организацией. Далее была учёба в Германии, увлечение Ницше, членство в Санкт-Петербургском религиозно-философском обществе. Дружба с Горьким, Мережковским и Флоренским. Полное принятие революции, затем снова тюрьма – уже большевистская. Снова оппозиция, результатом чего стал уход во внутреннюю эмиграцию и выстраивание жизни подпольного мыслителя.
В 2004 году издательство «Росток» впервые, почти через сто лет после написания, выпустило книгу Пришвина «Цвет и крест». В ней автор предстаёт как глубокий, таинственный и сокрытый религиозный писатель.
А многотомные дневники Пришвина, живые и честные, наполненные долгими раздумьями о судьбах людей в переломное время, рассказывают о начале XX века гораздо больше, чем любые учебники и современные курсы лекций.
В Загорске жил и был убит отец Александр Мень. В микрорайоне Семхоз стоит памятный знак на месте гибели этого неординарного и интересного человека. Рядышком расположился огромный парк с маленьким храмом Сергия Радонежского и музеем отца Александра. Место очень красивое, тихое и лёгкое. Идеальное для спокойных и вдумчивых прогулок.
Пишу эти строки и вспоминаю, с каким удовольствием я читал семитомник отца Александра по истории религии. Особенно мне запомнился четвëртый том «Дионис, Логос, Судьба». Благодаря ему я навсегда полюбил древних греков и начал видеть красоту и глубину их духовных поисков. Далее, конечно, в мои руки попали книги Пьера Адо, Фридриха Юнгера, Карла Кереньи и Фаддея Зелинского, но сначала был отец Александр Мень.
Вечером предпоследнего дня моего паломничества я отправился в Гефсиманский скит, чтобы там встретить закат. Выбрав уютное местечко, я устроился на складном стульчике и приготовился внимать. Рассеянным взглядом я смотрел на Храм Божий и ждал, когда он растворится в багряных языках уходящего светила.
Погода была протяжной, ветер невидимым, а дух мой сокрушённым. Где-то, совсем рядом, пронизывали землю Розанов и Леонтьев. Чуть дальше, в небе, летал неведомый птах. Он взмахивал крылами и красиво парил в закатном солнце, выказывая своё явное превосходство над нами, твёрдо стоящими на земле и получившими всеобщее образование.
Вдруг, неожиданно для себя, я залез в рюкзак и достал книгу дневников Якова Друскина. Открыл наобум и прочитал:
«Почему прибрежные жители счастливы? Они слышат шум моря и живут согласно природе. Их жизнь зависит от прилива и отлива, от бури и погоды. Это даёт серьёзность, желание и уверенность в правильной жизни. Они не знают времени, прилив и отлив определяют их жизнь. В связи с этим я думал: наблюдая прилив и отлив, снегопад, огонь в камине, я не замечаю времени. Это подобно мгновению, в нем есть однообразие и порядок. Что объединяет эти состояния? Их объединяет отсутствие интереса к себе».
Последние слова я дочитывал при свете фонаря. Мрак опустился на Сергиев Посад, и было невозможно сопротивляться неминуемому…
Другие мои статьи из цикла «Мистические города»:
«Мистическая Старая Русса. Скотопригоньевск».
«Мистический Петербург. Взгляд на город через призму Вечности».
«Мистический Сергиев Посад. Паломничество в Лавру»
Храни вас Господь!
Читать и вникать было очень захватывающе. У меня появилась мысль, а ни собрать ли все ваши размышления в одну книгу и издать её. Книга была бы полезна всем думающим людям, от школьника до пенсионера. Спасибо. Дальнейших успехов.
Спасибо Вам, Лилия, за добрые слова. Насчёт книги сомневаюсь — не нужно простые личные записки приводить в жёсткую форму. Книга это авторитет, а я таковым не являюсь.